9 мая 1970 года. Любимый праздник детства - День Победы. Мама надевает свой лучший костюм и прикалывает к жакету новенькую блестящую медаль, которую ей вручили накануне в военкомате, - «25 лет Победы». Я тоже преподношу ей подарок - стихотворение собственного сочинения:

Война - это страшное слово.
Война - это дым и огонь.
Война - это дети без крова
И смерть над страною родной.
Война к нам пришла в сорок первом,
На битву народ позвала,
Разрушила тысячи зданий
И мир у людей отняла.
Испуганно дети кричали,
Своих матерей потеряв,
А лётчик фашистский, не дрогнув,
По ним автоматом стрелял.
…Война - это страшное слово,
И все мы желаем одно:
Пусть дети на нашей планете
Не знают о ней ничего.

Мама внимательно читает моё «творение», целует меня, но - не хвалит. «Ты не права, - говорит она. - Вот здесь, в последних строчках. Война не должна повториться. Но именно для этого вы, которые родились после Победы, должны как можно больше знать о войне, жить нашей памятью и передавать эту память своим будущим детям, внукам…»
В тот далёкий солнечный день мне было 12 лет и не хотелось думать ни о каких будущих детях и внуках, а тем более - о том, что моя мама когда-нибудь состарится и я не буду уже идти с ней сияющим праздничным днём в нескончаемо длинной колонне весёлых людей с медалями на груди, шагающих с песнями от вокзала до главной площади моего родного Курска.
Шли годы. День Победы по-прежнему оставался главным нашим семейным праздником, а 22 июня - день начала войны - главным днём памяти и скорби. И где бы я ни оказывалась в этот день, непременно громко включала радио, по которому весь день звучали суровые и одновременно светлые военные песни и лучшие артисты читали рассказы о войне моего земляка Евгения Носова. А когда приближалось время скорбной минуты молчания, я за полчаса оставляла все свои дела, чтобы случайно не пропустить это мгновенье.
Помню, как, ещё школьницей, я ставила рядом с собой, на стул, маленькую племянницу и неумело объясняла крохе, почему в эту минуту нельзя разговаривать и улыбаться. И она замирала, боясь моргнуть. Потом у меня появились свои дети, и всех я так же, с пелёнок, усаживала в эти дни перед телевизором, включала пластинки с моими любимыми военными песнями, выстраивала в рядочек в минуту молчания. А когда удавалось - всей семьёй ехали в Курск поздравить мою маму и их бабушку.
У мамы был младший брат. Когда в начале войны жителей Курска спешно эвакуировали, он убежал с вокзала перед самой отправкой поезда, и мать с дочерью (мои бабушка и мама) уехали в глубь страны одни. Вскоре и мама моя ушла добровольцем на фронт, а на её 17-летнего брата пришла похоронка… Вернувшись в разрушенный, взорванный частью нашими отступающими солдатами (чтоб не досталось врагу!), частью бегущими под напором нашей окрепшей армии фашистами родной Курск, бабушка моя прочла на двери своего уцелевшего дома сделанную мелом надпись: «Прощайте, родные, дом, жизнь». Эти слова да ещё единственная маленькая фотография - вот всё, что осталось ей от сына, а сестре - от брата. Даже могилу его найти не удалось. «Хутор Яблонька Киевской области», - значилось в похоронке. Район забыли упомянуть. И то ли название сменилось, то ли вовсе стёрт хуторок тот с лица земли войной - только на все запросы приходил один ответ: нет такого хутора под Киевом. И некуда было отвезти горсть родной земли, некуда положить цветы.
Шли годы. Пропели «Вечную память» над старой матерью, а сестра-фронтовичка всё не могла успокоиться, всё искала могилу. И вот - письмо из Киева от такого же старика-ветерана: приезжайте. Нашёл бывший солдат, украинец с русским именем Иван Иванович, место, где был-таки хутор Яблонька, нашёл и братскую могилу. Почти одновременно с его письмом пришёл ответ из «Правды Украины» (туда моя мама тоже обратилась за помощью). «Хутор Яблонька, о котором говорится в похоронке, в настоящее время не существует, он был разрушен фашистами. Все погибшие на этом хуторе похоронены в с. Старые Петровцы, которое находится в пяти километрах от х. Яблонька, - писали журналисты. - Пионеры Старопетровской средней школы шефствуют над братской могилой. В день 40-летия Победы там будет организован митинг. Если Вы будете иметь возможность приехать, просим заранее сообщить о приезде».
К этому времени моя мама уже тяжело болела и никуда не ездила. И в Киев поехала её старшая дочь, моя сестра. Положила цветы, высыпала на могилу горсть курской земли. А через год и я отправилась туда со старшим, шестилетним сыном. Недолгий путь на пригородном автобусе. Вот он - обелиск, возле самой остановки. Восьмая строчка сверху: «Антонов Аркадий Николаевич. 1924-1943». Постояли, помолились… Никогда ни я, ни тем более мои дети не видели человека, лежащего ныне в украинской земле. Но не было для меня с сыном в ту минуту никого ближе и роднее, чем этот наш родственник, оплативший своей жизнью саму возможность жизни нашей…
А годы шли. И вдруг я с удивлением стала замечать, что даже и мои сверстники, не говоря уже о более молодых, порой с недоумением воспринимают мои призывы собраться на минуту молчания; что 9 мая для многих превратилось в просто выходной день, в который можно заняться личными делами: посадкой огорода, вылазкой на пикник, походом в парк развлечений - чем угодно, никак не связанным с нашей национальной, общенародной памятью. А 22 июня и вовсе мелькает будничным календарным листком.
Пять лет назад, 22 июня 2006 года, в радиопередаче, посвящённой 65-летию начала Великой Отечественной войны, я вдруг услышала по радио поразившее меня утверждение: современная молодёжь не знает, чем отмечено в истории нашей страны это календарное число. Я не поверила: такого просто не может быть! Но в тот же день опросила десяток моих юных односельчан 15-20-летнего возраста. Лишь одна из них помнила точную дату начала войны! А некоторые не смогли правильно назвать даже год. На мой второй - простейший, как я считала, - вопрос: что такое Бухенвальд? - не ответил никто! А ведь в нашей огромной стране нет почти ни одной семьи, сыновья и дочери которой не вымостили бы своими жизнями путь к нашему сегодняшнему дню. А уж родового гнезда, в котором не было бы участников той страшной войны, погибших ли, выживших, - точно не сыскать. Они же наши - отцы, матери, дедушки, бабушки, а теперь и прабабушки, прадедушки. Что же такое сталось с нами - с каждым по отдельности и с народом нашим, коль не помним мы, не хотим знать свою такую недавнюю историю, своих именитых и безымянных героев, своих родных по крови людей?
Совсем недавно, в канун нынешнего Дня Победы, один вполне взрослый и образованный молодой человек доказывал моей племяннице - внучке моей мамы, что её бабушка воевала… напрасно: где-то вычитал он, что в той страшной войне было всего (!) восемь процентов женщин, и сделал вывод, что войну наша страна «выиграла» бы и без них. Да, наверное. И даже - наверняка. Но каким страшным цинизмом дохнуло от этих слов!
Можно сколько угодно ссылаться на трудности современной жизни (была ли она когда-нибудь лёгкой?), на безобразные школьные учебники истории (вряд ли в годы учёбы моего поколения они были лучше - просто перекосы пошли в другую сторону). Но не убеждают меня фразы о «не том времени» и тем более - о «не тех детях». Детей воспитывает не школа, не институт, не улица, и даже не телевидение и интернет. Детей воспитываем - обязаны воспитать! - мы. Обязаны помогать общественным учителям и воспитателям, а ещё больше (увы, это так) - противостоять улице, телевидению, интернету и безобразным школьным учебникам. Только так наши дети не станут иванами, не помнящими родства. Только так наш народ останется Народом, а не народонаселением.
… А годы идут. Вновь подбегает календарь к скорбной дате - 70-летию начала Великой Отечественной войны. Я давно уже старше своей мамы, которая вела меня с собой в праздничной колонне героев. У моего младшего, 10-летнего сына самая большая пока в жизни печаль - что нет у него дедушек и бабушек: последней из них умерла моя мама; её младшему внуку - моему сыну - был тогда лишь один год от роду, и он не помнит её лица. Но и он, как и его старшие братья и сестра, помнят и хранят семейную - а через неё и общенародную - историю. И уже можно быть уверенным: не забудут, не похоронят эту память под грудой забот и проблем, передадут её своим детям и внукам.
О войне написано очень много. Но из всего многотомья художественной и документальной литературы мне дороже всего - шесть строк Александра Твардовского:

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше,
кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но всё же,
всё же, всё же…

Пока жива в нас эта боль несуществующей личной вины перед павшими - живы мы, жив народ, жива Россия.