…Впервые везут меня на ердань, смотреть. Потеплело, морозу только пятнадцать градусов. Мы с отцом едем на беговых, наши - на выездных санях. С Каменного моста видно на снегу чёрную толпу, против Тайницкой Башни. Отец спрашивает - хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенном синеватом льду стоит на четырёх столбиках, обвитых ёлкой, серебряная беседка под золотым крестом. Под ней - прорубленная во льду ердань. Отец сводит меня на лёд и ставит на ледяную глыбу, чтобы получше видеть. Из-под кремлёвской стены, розовато-седой с морозу, несут иконы, кресты, хоругви, и выходят серебряные священники, много-много. В солнышке всё блестит - и ризы, и иконы, и золотые куличики архиереев - митры. Долго выходят из-под Кремля священники, светлой лентой, и голубые певчие. Валит за ними по сугробам великая чёрная толпа, поют молитвы, гудят из Кремля колокола. Не видно, что у ердани, только доносит пение да выкрик протодиакона. Говорят - «погружают крест!». Слышу знакомое - «Во Иорда-а-не… крещающуся Тебе, Господи-и…» - и вдруг, грохает из пушки. Отец кричит - «пушки, гляди, палят!» - и указывает на башню. Прыгают из зубцов чёрные клубы дыма, и из них молнии… и - ба-бах!.. И радостно, и страшно. Крестный ход уходит назад под стены. Стреляют долго.
Отец подводит меня к избушке, из которой идёт дымок: это теплушка наша, совсем около ердани. И я вижу такое странное… бегут голые по соломке! Узнаю Горкина, с простынькой, Федю-бараночника, потом Павел Ермолаич, огородник, хромой старичок какой-то, и ещё незнакомые… Отец тащит меня к ердани. Горкин, худой и жёлтый, как мученик, рёбрышки все видать, прыгает со ступеньки в прорубь, выскакивает и окунается, и опять… а за ним ещё, с уханьем. Антон Кудрявый подбегает с лоскутным одеялом, другие плотники тащат Горкина из воды, Антон накрывает одеялом и рысью несёт в теплушку, как куколку. «Окрестился, - весело говорит отец. - Трите его суконкой, да покрепче! - кричит он в окошечко теплушки...».