2002 год. Конец февраля. Погода на удивление весенняя. С тяжёлой сумкой книг прохожу мимо пятиэтажного дома на Харьковской горе в Белгороде. На скамейке сидит пожилой мужчина в телогрейке и кепке советских времён. Решаю тоже отдохнуть, присев рядом. После нескольких дежурных слов о погоде этот неприступный на вид человек вдруг начинает рассказывать о себе, вспоминать тяжёлые дни военного детства. Держаться старается браво, а ведь всего три дня, как из больницы выписался после очередной операции.
- А я всё живу и живу... - произносит удивлённо.
- Может молился кто за вас? - предположила я.
- Да Бог его знает, - отвечает он…
…И вспомнилась этому русскому Ивану мать, молящаяся в углу комнаты. Жили они тогда в селе, расположенном между Гостищево и Сажным, точнее собеседник не назвал. Вот он, 12-летний, измученный малярией, исхудавший от голода, лежит на кровати. Война, немцы на родной земле. Взяв ведро, мать решила сходить в соседнюю деревню к родственникам, раздобыть картошки. В условиях военного времени это могло стоить жизни, потому что оккупанты искали тех, кто был связан с партизанами, и расправлялись с ними жестоко. Постороннему человеку в населённом пункте скрыть своё появление трудно. Возвращение матери затянулось по серьёзным причинам. А дома у больного сына не было сил даже подняться с кровати. Чувствуя, что умирает, мальчик кое-как опустился на пол, взял котелок и пополз на улицу, к людям. Ноги совершенно не слушались. Почти теряя сознание, с передышками, он продвигался на доносившийся запах картошки с мясом. Внезапно перед глазами возникла пара мужских сапог.

Подняв голову, паренёк увидел немецкого офицера. Мелькнула мысль: «Всё, конец».
- Как тебя зовут? - спросил незнакомец.
- Иван, - иссхошими губами прошептал мальчик.
- Иван? - офицер сделал акцент на первом слоге. - Почему такой жёлтый?
- Малярия…
- А, малярия... - облегчённо махнул рукой нежеланный собеседник и, наклонившись ещё ниже, прошептал тихо: «Я чех, русских не убиваю, при штабе здесь». Достав из кармана цветную фотографию - такие ещё редкостью были в России, показал снимок жены и двоих детей. Затем дал распоряжение повару походной немецкой кухни накормить мальчика, дать пищи с собой. Сказал Ивану: «Приходи каждый день кушать» - и ушёл.
Мать, уже не чаявшая увидеть сына живым, как огромному чуду обрадовалась, когда наконец вернулась. Но очень насторожилась: «Откуда у тебя еда?».
Ваня рассказал о чехе. Как-то, поправившись, даже ездил с ним рыбачить на мотоцикле. Однажды этот человек попросил мальчика передать матери о готовящейся немцами операции. Эта информация помогла нашим солдатам предпринять необходимые меры. Вскоре разразилась такая стрельба, взрывы… Иван Григорьевич осёкся и замолчал. Справившись с тяжёлыми воспоминаниями, с огорчением произнёс: «И как я имя его не спросил?! Ведь он жизнь мне спас. Думаю, что это был наш, разведчик, хотя… Не знаю… Как бы я его сейчас поблагодарил или его детей. Самого-то уже нет, наверное».
Удивительно, пройдя тяжёлый путь, похоронив много лет назад любимую жену, он не жаловался ни на что, борясь с одиночеством, болезнями, трудностями. Какая-то внутренняя стойкость помогает ему не сломаться, идти до конца.
О супруге с огромной нежностью вспоминает, как будто расстался с ней недавно:
- Надо мной многие смеялись, да и сейчас мужики смеются, что храню ей верность. Бывало, приду домой расстроенный, усталый, она глянет на меня только и сразу определит, как мне тяжело: «Ну, рассказывай». Сама сядет, выслушает. Да как же я её предам? Некоторые, потеряв половинку свою, тут же на другой женятся, а порой и…
Иван Григорьевич с отвращением сплюнул в сторону, не продолжая. Немного помолчав, продолжил доставать накопившееся перед совершенно чужим человеком. Так часто бывает в жизни.
- И на могилку хожу, слежу, чтобы в порядке была...
Слушая, я первый раз взглянула на мужчин по-новому. Неужели они такими бывают? Чуткими, ранимыми, верными. Видно, спрятано это у них где-то внутри…