Единственный в своём роде джазовый пианист Даниил Крамер привёз в Белгород проект «Классика и джаз». На сцене Белгородской государственной филармонии джазмен выступил в дуэте с Новым русским квартетом. В этот вечер зрители услышали и классику (Моцарта, Шумана), и джазовые стандарты, а также авторские произведения мастера. Впервые в исполнении Нового русского квартета прозвучала баллада Даниила Крамера «Танго ночного пустыря». После концерта джазмен ответил на вопросы корреспондента «Белгородских известий» Ирины Ткаченко.
- Даниил Борисович, вы говорите, что импровизируете всё время. Насколько тяжело с вами работать коллегам-музыкантам на сцене?

- Я думаю, если бы им было тяжело со мной, дуэта бы не было. Не могу сказать, что классическим музыкантам работать со мной очень легко, потому что я импровизирующий человек. С другой стороны, у меня такая классическая закваска, и мне понятна специ-фика классических музыкантов, поэтому я не импровизирую так, чтобы они не могли меня поймать, найти и понять.
Сегодня Новый русский квартет сделал для меня сюрприз. Они подготовили мою пьесу для скрипки и виолончели. Для меня это был лёгкий шок. У пьесы немного сумасшедшее название «Танго ночного пустыря». Когда я писал её, передо мной был образ танцующего призрака.
- А с кем легко на сцене?
- Я могу себе позволить не играть с музыкантами, с которыми мне неприятно. Это радостно. Сам факт того, что у нас есть сотрудничество, говорит о том, что нам играть вместе приятно. Жаль, что у вас нечасто выступают квартеты такого класса. Я понимаю, что для обыденного слушателя классический квартет не звучит как Майкл Джексон, но уверяю вас, что для наших с вами душ это бывает даже важнее.
- Даниил Борисович, какое соотношение заготовок и импровизации в вашей концертной программе?
- Заготовки есть обязательно. В таких концертах как сегодня процент заготовок большой, причём не просто заготовок, а выученных, сделанных вещей. Там, где я играю соло, большой процент импровизации. А заготовкой является идея. Она реализуется на том же уровне, на котором вы реализуете свои заготовки речи. Например, вам надо сказать что-то грустное, вы твёрдо решили сделать это, но какие точно слова скажете, ещё не знаете. И вот эти грустные слова у вас рождаются сами собой, потому что вы владеете русским языком… У меня примерно также: я даю себе задание, а дальше руки начинают делать.
Когда я играю с ребятами из Нового русского квартета, нужно обратить внимание на такую штуку. Абсолютно классические музыканты, не имеющие понятия о свинге и джазе, играют в чисто джазовой эстетике. Когда виолончелист исполняет роль контрабаса, когда внутри ансамбля, который только что играл Моцарта и Шумана, играет махровый нot-jazz. И когда, с другой стороны, вам тут же предлагается баллада чисто «куловского» (прохладного) стиля. Ведь это нелёгкая музыка. Такие баллады требуют от публики определённого рода медитации, на неё не все способны. Мы живём в динамичном мире: клип не более пяти секунд на кадр, всё, что мы читаем, сплошные детективы, где главное - держать в напряжении… А Моцарт писал свои вторые части не для этого, и я свою балладу не для этого написал. Эта штука, которая всегда рискует провалиться, потому что она требует медитации.
- Расскажите, как рождалась баллада?
- Она странно рождалась. Перестройка, было очень плохо жить. Мы все думали в тот момент, как выжить. Я лично был в отчаянии. Тогда Спиваков уехал в Испанию, тогда многие выдающиеся музыканты находились в очень плохом состоянии. Потому что вы, слушатели, не покупали билеты, у вас не хватало на это денег. Я вынужден был эмигрировать на полгода в Италию. Уехал от жены и маленькой дочки, был частично обманут контрактом. Это часто бывает, когда менеджеры видят, что музыкант в почти безвыходном положении. Но что мне было делать… Мне нужно было кормить свою семью. И вот там, в Италии, тоскуя по семье, я узнал, что такое ностальгия. Когда приехал в Россию, с меня все штаны спадали (смеётся). Под конец контракта не мог уже ни есть, ни пить, мне ничего не хотелось! Вот там родилась моя баллада. Это моя тоска. Она сама родилась, я её почти не сочинял. Однажды сел за инструмент, она просто вылезла из-под рук, и я её записал.
- Как восприняли белгородскую публику? Насколько она подготовлена? Кто ваш слушатель?
- Я играю в очень разных местах - от Африки до северной Швеции. Мне всё равно, какая публика. Как только я вышел на сцену и сел за рояль, а зрители разместились в зале, они - мои! Всё остальное не имеет никакого значения. Если неподготовленная публика не поняла Моцарта, значит, я недостаточно хорошо его сыграл. Здесь не в публике дело. Зрители не могут оценивать по профессиональным критериям - большая ошибка, когда музыкант ждёт этого. Для слушателя критерия только два: нравится и не нравится. Других нет. Когда человек говорит: «я не понимаю в музыке», я пожимаю плечами... Да что нужно понимать в музыке?! Понимать должен я, который её делает. Вас тронуло это за душу или нет? Больше ничего не требуется.
- Даниил Борисович, Ваш родной город Харьков. Какие воспоминания остались о нём? Часто туда приезжаете?
- Да, в Харькове я жил до восемнадцати лет. Я родился в интеллигентной еврейской семье, на одной из очень хулиганских харьковских улиц - Клочковской. Дома моего уже нет, его снесли по плану реконструкции города. Вначале учился в 106-й школе, в которой меня били минимум два раза в неделю за то, что я еврей. Так я жил где-то до третьего класса. Это научило меня при всей моей интеллигентности ничего не бояться. Потом мама отдала меня в Харьковскую среднюю специальную музыкальную школу на улице Карла Маркса. Там сразу началась новая жизнь, всё прошлое было забыто как кошмарный сон. Школьники немного поудивлялись, почему этот новенький ходит так странно - прикрывая портфелем шею, потому что раньше я рисковал каждую секунду получить по затылку. Через полтора месяца это всё прошло.
Для меня эта школа всегда будет светом в окошке, потому что там была моя вторая мама - моя учительница. Почти никто из современных учеников не знает того, что знал я. Я знал, что такое класс, что такое учитель. Когда учитель не только учит, но и следит за тем, что ты ешь, как ты живёшь. Когда он готов за свои деньги купить билет, посадить тебя в поезд и поехать с тобой в Москву показывать другим педагогам, зная, что просто так от сердца не оторвёт, а отдаст только тому, кому верит. Так поступила моя учительница. Я очень счастливый человек. Учительницу зовут Елена Владимировна
Йолис. Сейчас она в Мюнхене, ослепла от старости. Она вынуждена была уехать из Украины, потому что никому там не нужна. Кстати, как и мои родители, они живут сейчас в Германии. Хотя мама была одним из лучших дантистов в городе, а папа - народный учитель Украины, сурдопедагог, учитель глухонемых детей. Но увы, как только он ушёл на пенсию, единственный в Украине музей для глухонемых, который он сделал своими собственными силами, был разрушен, папа был забыт.
Тем не менее, Харьков я люблю. Имею хорошие связи с Харьковской филармонией, я туда приезжаю регулярно. Даю концерты. Директор филармонии - бывший ученик моей же школы, он учился младше на класс или на два, так что для меня он салага (смеётся). Я рад, что у меня с ними тесные связи.
- Вы не впервые в Белгороде, чем запомнился наш город?
- С первым моим приездом в Белгород связана история, которую я хорошо запомнил. Это было в далёкие советские времена. Я приехал в Белгород совсем молодой, только закончил институт, меня никто не знал. Начинающий полуджазовый пианист тогда был внове для публики. Меня не принимал классический мир, потому что я был не классик, и не принимал джазовый мир, потому что я не был джазменом. Каким чудом я делал себе концерты, непонятно! Один из них был в каком-то белгородском ДК. Там стояло пианино. Это пианино я умирать буду, не забуду! В нём отсутствовала поперечная планка. Это та самая планка, которая держит клавиши, чтобы они не выскакивали. Так вот, планки не было, и я этого не знал. Приехал прямо перед концертом и сел за инструмент, причём народу в зале было достаточно много. Я декларировал тогда, что могу импровизировать на темы из публики. Начал играть, и клавиши стали выскакивать. Если выскакивала наполовину, оставаясь в штыре, я успевал на ходу вбить её обратно, а несколько штук выскочили прямо из штыря и намертво застряли в вертикальном положении. Вот такая школа у меня была. Поэтому я сейчас спокойно могу заниматься эквилибристикой (смеётся).