В этом селе не было предателей

Жители Новохуторного спасли раненых красноармейцев.
В довоенные годы наша семья, состоявшая из шести человек, проживала в селе Устинка Шебекинского района. В нашей хатке было всего одно помещение, служившее и кухней, и комнатой, и спальней. И вот родители решили построить на её месте более просторный дом. В субботу, 21 июня 1941 года, старая хата была разломана, а в воскресенье началась война, которая нарушила все наши планы.

Грязь была непролазная

Мне тогда шёл одиннадцатый год, я окончил второй класс Устинской школы. Отец всеми силами старался возвести хоть какую-то крышу над головой. Мы, как муравьи, таскали глину, шкурили брёвна. Но достроить хату не получилось. Отца призвали в армию. Но уже через три месяца он вернулся домой - его комиссовали как непригодного по болезни к военной службе. В районе шла эвакуация. Вывозили заводы с оборудованием в тыл страны. Отец заявил, что и мы должны эвакуироваться. С собой взяли только швейную машинку, сапожный инструмент с колодками и перину. Отец рассудил так: «Перина пригодится для ночёвки под открытым небом, а сапожный инструмент и швейная машинка нас всегда прокормят». В начале октября тронулись в путь. Отец, мать и четырёхлетняя сестрёнка ехали в телеге, а мы - три брата - шли пешком.
Дороги были запружены отступающими войсками, потоком техники и угоняемого скота. Точнее, это были не дороги, а сплошное месиво из грязи. До села Засосна (ныне Красногвардейского района) добирались целый месяц. Наша обувь превратилась в лохмотья, кое-как связанные бечёвками. В Засосне нас приютили в одном частном доме. Отец часто выходил на дорогу поинтересоваться обстановкой. Среди отступающих встретил бывшего редактора шебекинской районной газеты. На вопрос отца: «Далеко ли немцы?», тот сказал, что скоро будут здесь. После такого предупреждения мы поутру выехали в сторону города Будённый (ныне Бирюч). Дорога в три километра у меня и сейчас стоит перед глазами: грязь была непролазная. Старшие братья умудрились как-то идти, а я застрял в грязи и не мог вытащить ног. Спасибо солдатам, которые, проходя мимо, вызволили меня из грязи.

Суп из бараньих шкур

В городе Будённый нас и ещё несколько эвакуированных семей разместили в школе. Тут отец разложил сапожные инструменты и приступил к ремонту нашей обуви. А в соседнем доме находились военные, выведенные с передовой на переформирование. Их командир попросил отца помочь в ремонте обуви для солдат. Мол, им скоро на передовую, а ни у кого нет целой обуви. Отец согласился и для этой работы привлёк всех нас. Одному поручил латки ставить, другому - подбивать набойки, а третьему - из автомобильных камер клеить набойки и подмётки.
Рассчитались с нами за работу горохом и ещё дали двадцать бараньих шкур. Позже, когда у нас закончились все продукты, мы постригли эти шкуры и варили из них суп.
Однажды отец встретил на рынке, куда пошёл за гвоздями, своего старого друга, с которым вместе освобождали Белгородчину от немецко-гайдамацких войск в 1918 году, бывшего председателя колхоза села Чураево Шебекинского района Максима Андреевича Скрыпкина.
Максим Андреевич со своей семьёй раньше нас прибыл в Будённовский район и устроился на работу агентом госстраха. Он посоветовал отцу переехать из райцентра в село. И позже помог нам в селе Новохуторное того же района найти домик. Там мы и прожили с 6 февраля 1942 года по 3 апреля 1944 года.

...Пастух с ума сходит

Едва мы перебрались в Новохуторное, как отцу пришла повестка из военкомата. Его снова призвали в армию. А мама с четырьмя детьми, да она ещё к тому же была в положении, осталась на чужбине без средств к существованию. И мы, чтобы прокормиться, хватались за любую работу.
Старшего брата Виктора, ему было 17 лет, взяли в колхозную кузницу, а во время пахоты он был прицепщиком. А мы со средним братом занимались сапожным делом, пасли коров, подвозили скоту корм, молотили зерно... Изнурительной была работа на конной молотилке, когда в течение трёх месяцев 1943 года пришлось в жару, в пыли, с утра до вечера крутиться. Казалось бы, ну что тут трудного? Погоняй лошадку да крутись, как на карусели. Однако после такой работы к вечеру всё в голове крутилось и переворачивалось...
Но ещё трудней в неполные 13 лет ходить за плугом, да ещё когда пахали на коровах. Женщины в ту пору жали, косили, вязали снопы и молотили зерно, водили при вспашке коров. А вот за плуг становиться не решались.
У нас на вспашке был наладчиком дед Иван - строгий наставник. Особенно строго он спрашивал с пахаря, если тот в начале борозды не справлялся с плугом и оставлял огрех. А как его не оставить? Взрослые мужчины на поворотах и при заходе в новую борозду плуг свободно заносят перед собой на руках, а у нас, мальчишек, на такое не хватало сил...
Но работа пастуха мне показалась самой изнурительной. Недаром гласит русская пословица: «Солнце всходит - пастух с ума сходит, солнце садится - пастух веселится». Голодно - ведь целый день на куске хлеба и пол-литровой бутылке молока. Да ещё коровы от укусов овода бегут, куда попало.. И ты мчишься за ними босиком по колючей стерне... А к вечеру ног совсем не чуешь.

Ногой в спину

Оккупация длилась с 4 июля 1942-го по 23 января 1943 года. Заняв село, немцы сразу же ввели комендантский час и вывесили приказ коменданта: за нарушение тех или иных правил - расстрел.
Первую ночь оккупации села мы провели у соседей - бабы Даши и тёти Саши. У них было трое детей и у нас - четверо. Они решили, что вместе будет безопасней. Ночью в дверь стучали, но они не открыли. А утром узнали, что немцы сожгли тринадцать хат, где им не открыли двери, и по всему селу забрали у людей всё зерно. Но вот почему не тронули хату, в которой мы ночевали - это для меня до сих пор загадка. Видно, ещё не пробил наш час.
Месяца через два после оккупации села, мы с напарницей рано утром гнали коров на пастбище. Ко мне подошли два немца, и один из них стал изображать дойку коровы. Я подумал, что они решили подоить корову, и показал им на одну из лучших. И до этого случая немцы не раз подъезжали к стаду, доили коров и молоко сливали в бидоны. Но когда немец показал руками, что нужно корову поймать за рога, я понял, что ни о какой дойке речь не идёт. Они просто пришли забрать корову. Я дёрнул плечами, мол, ничего не понимаю. И тут один из них сильно ударил меня ребром ладони по шее, а потом ногой в спину.
Когда я очнулся, то увидел, что немцы заталкивают корову в кузов машины. Я подумал, что над нашей семьёй нависла страшная беда, ведь эта корова принадлежит брату старосты, и побежал в село, чтобы сообщить хозяину коровы, что немцы её забрали. Но метров через двести меня догнал грузовик, на котором увозили корову. Один из немцев выхватил пистолет и направил его на меня. В это время я оказался перед ходом сообщения, которыми были изрыты все подступы к селу, и с разбега свалился в него. Сколько там пролежал, не помню. Но когда выбрался на дорогу, то машины с коровой след уже простыл.
А брат старосты, от которого я ожидал беды, воспринял потерю коровы спокойно. И ничего плохого нам не сделал.

Убили и сбросили в колодцы

Во время оккупации немцы нам постоянно твердили, что Красная армия разбита, что ей нечем воевать, а те солдаты, которые ещё воюют, превратились в нищих и голодных. И вдруг 23 января 1943 года перед нами предстали наши солдаты в полушубках, валенках и шапках-ушанках. Радость была неописуемая. Но недолго она длилось. Передовые части ушли дальше на запад, а к вечеру на третий день в село со стороны станции Палатовка вошла немецкая группировка, оказавшаяся в окружении.
В тот вечер к старшему брату Виктору и сыну хозяйки Николаю пришёл сосед Василий Середа. Все они были призывного возраста, и у них был один разговор: как поскорей попасть в действующую воинскую часть. Все они в мечтах уже были бойцами Красной армии. И вдруг вечером в хату набилось полно немцев. Василий Середа в этой суматохе сумел как-то выскользнуть из хаты, а брата обступили немцы и начали кричать: «Партизан! Партизан!». На этот крик прибежали мама и хозяйка и начали доказывать, что это их дети, мы тоже гурьбой загалдели, что это наш братик... Еле отбили его.
Часа через два немцы покинули наше село и направились в соседнее Весёлое, а у нас заночевали два раненых и обмороженных офицера с денщиком. Когда «гости» уснули, Виктор сказал маме: «Давай я их постреляю!». Мама спросила: «А из чего?». Тогда он поднял с топчана перину - там лежал немецкий автомат. Мама как увидела это, у неё ноги подкосились. Она стала уговаривать Виктора, чтобы не стрелял. Он послушался. А на другой день стало известно, что эта группа немцев в селе Ливенка убила 30 мужчин и 30 женщин с малолетними детьми: закололи и сбросили в колодцы. А ещё по пути, проходя через село Широкополье, сожгли его дотла. Но в селе Новохуторное они забрали у людей только все продукты и зерно, но никого не тронули и не сожгли ни одной хаты. На второй день также стало известно, что наши войска эту группировку фашистов уничтожили.

Все знали, но никто не выдал

Когда немцы оккупировали Новохуторное, то через старосту объявили о подушевом разделе луга. К нам домой пришёл бригадир (его называли Дёмочка) и стал переписывать членов семьи. Мама ему заявила, что мы - эвакуированные, нам доля не нужна, мы намерены возвращаться домой. И получила ответ:
- Записываем мы тебя в свою семью: что нам - то и тебе будет. А если я запишу, что ты эвакуированная, что стоит коменданту позвонить и узнать, почему ты убежала из родных мест? И что потом с тобой сделают?
Каждый скосил свой надел на лугу, а сено затем заставили сметать в единый стог, и немцы забрали его на свои нужды.

Когда родился наш младший брат Вовка, соседка тётя Саша стала каждый день приносить нам молоко. Мама, бывало, скажет: «Ну, Саша, чем же я буду рассчитываться?». А она говорит: «Цэ я нэ тоби, а Вовци!».
Так люди и помогли нам выжить.
О порядочности жителей Новохуторного говорит и такой факт: перед самым приходом немцев в село на станции Волоконовка разбомбили санитарный поезд. И раненые красноармейцы, которые могли передвигаться самостоятельно, ушли в глубь страны. А несколько раненых, у которых не было сил, остались в Новохуторном. И когда немцы захватили село, то женщины, приютившие раненых красноармейцев, записали их кто мужем, а кто сыном. Все жители села знали об этом, но никто не выдал. Так они и прожили до прихода наших войск и освобождения села.

Спасительная надпись «тиф»

В те страшные времена нас окружали добрые и отзывчивые люди, которые не боялись делать добро. Немцы оккупировали село 4 июля 1942 года, а 20 июля у нас родился младший (четвёртый) брат Вовка. Мы жили в угловой крохотной каморке, а в проходной комнате были расквартированы шестеро мадьяр с офицером. Спали они на полу, и мы всю ночь не могли ни выйти, ни пискнуть.
Младший брат родился тихим ребёнком. На первых порах он не давал поводов для беспокойства. Но вот к осени приболел, поднялась температура, и ночью он начал кричать. На этот крик к нам в спальню вбежал офицер, сунул в рот младенцу, которого мама держала на руках, дуло пистолета и стал угрожать, что сделает «пух-пух». Мы перепугались, мама прижала малыша к груди, и он умолк. От испуга мы всю ночь не могли уснуть.
А днём мама случайно встретилась с медсестрой (тоже из эвакуированных) и плача рассказала ей о ночном происшествии. Та обещала что-нибудь придумать. И вот к концу дня, когда наши постояльцы должны были возвратиться, на входной двери большими буквами дёгтем было написано: «тиф». Когда мадьяры увидели эту надпись, они загалдели, как гуси, спешно собрали вещички и удалились. Эта надпись, героически выведенная на двери сельской медсестрой, избавила нас от злобных постояльцев до конца оккупации села.
Наша семья с глубокой благодарностью вспоминает жителей села Новохуторное, которые в самую трудную пору предоставили нам кров и помогли выжить. В этом селе не было предателей. Огромное спасибо вам, люди!