Кому-то из классиков нашей литературы - кажется, Чехову - принадлежит мудрый афоризм: «Боится смеха даже тот, кто уже ничего не боится».

В 1970-е годы в «Литературной газете» на 16-й странице, полностью занятой юмористическими миниатюрами, часто печатались стихотворные пародии Александра Иванова. Почему-то на всю жизнь мне запомнилась строчка какого-то горе-поэта: «Косматый облак надо мной кочует» и искромётная реакция А.Иванова: «Косматый облак надо мной кочует, И сам к бумаге тянется рука, И я шепчу дрожащими губами: Велик могучий русский языка!».

Сегодня эти строки не вызывают смеха, а вспоминаются с чувством горечи и боли о русском слове.

О новых нормах русского языка, вступивших в силу с 1 сентября этого года, уже сказано и написано немало и за, и против. Причём «за» как бы ни больше. Нас успокаивают: мол, ничего страшного, норма - понятие относительное и зыбкое, сегодня так, завтра иначе, и вообще - язык следует за народом, а не наоборот. Как только большинство людей начинают говорить и писать противное норме, это «противное» становится нормой.

Но вот вопрос: меняя нормы языка, вводя в него массу иностранных слов (которыми народ не говорит, а часто просто не понимает смысла американской кальки, хотя в родном языке есть схожие по смыслу слова), засоряя язык всевозможными профессионализмами, жаргонизмами, арготизмами (вводя их в норму!), не меняем ли мы не только язык, но и его носителя - русский народ? Остаётся ли он русским или постепенно становится американо-тюремным? Вот в чём вопрос, как говаривал Гамлет (в прекрасном переводе Б.Пастернака).

Нам твердят о трудности нашего языка, уверяют, что он едва ли не труднее китайского. Возможно. Для китайцев. Но не для того народа, из недр которого вышел этот великий, могучий, правдивый и свободный язык. Откройте хороший (объёмный) англо-русский словарь. На одно английское слово - несколько десятков вариантов перевода (а порой и несколько страниц). Может быть, англо-американцам легче. Но почему, говоря о сложности русского языка, мы забываем упомянуть о его красоте и величии?

В школах год от года сокращается количество часов, выделяемых на занятия русским языком и родной литературой (без которой не познать величия нашего языка). У моего сына-второклассника, который ещё и читать как следует не научился, на шесть учебных дней пять уроков русского языка и всего четыре - литературного чтения! Конечно, важны и физкультура (3 часа), и английский язык (2 урока), и «окружающий мир», и ОБЖ, и какая-то технология, заменившая старый добрый труд… Но кем бы ни стали наши дети, они должны прежде всего быть русскими людьми. А ведь и программы школьные далеки от совершенства! На днях опять же мой второклассник учил стихи о русском слове. «Слова бывают разные, слова бывают всякие, слова бывают ясные, твёрдые и мягкие. Слова бывают смелые, упрямые (? - М.З.), суровые…» - твердил он в двадцатый раз неудобопроизносимые рифмы этого набора из слов и наконец с отчаянием спросил: «Мама, почему, когда мы учили с тобой «Буря мглою небо кроет» и «Горные вершины», я запомнил сразу, а это - не могу?» - «Потому что то были Пушкин и Лермонтов, а это…».

А мой другой сын минувшим летом закончил школу. Помогая ему готовиться к экзаменам, я пришла к выводу, что большего удара, чем тестовая система проверки знаний по русскому языку и литературе, нанести нашей словесности - а вернее, будущему нашего народа - невозможно. Оказалось, я ошибалась. Очередным сокрушительным ударом стали новые нормы русского языка. Хотя интеллигентного человека, мне кажется, невозможно заставить пить по утрам «чёрное кофе» (уж лучше совсем его не пить!). И даже под угрозой снижения балла по ЕГЭ я не позволю своему ребёнку отметить это в тесте как литературную норму. Помню, такой же шок я испытала, будучи студенткой, в конце 1970-х. Тогда, правда, это не афишировалось так широко, просто преподаватель стилистики русского языка грустно поведала нам, что отныне в словарях допустимым произношением и написанием будет «одевать пальто» и «обувать туфли». «Это же смешно!» - сказали мы ей. - «А мне - горько», - ответила она. Тогда это тоже объяснили трудностями усвоения правил родного языка.

Я поставила маленький эксперимент. Пятеро моих детей родились и выросли в деревне, где, понятно, русский язык в ещё большем загоне, чем в городе. Как только они начинали говорить, я объясняла им, что одеть можно кого-то: мальчика, куклу, собачку, а надеть - НА кого-то или на себя: платье - на куклу, туфли - на ножки; обуть можно тоже - только другого, а обутьСЯ - значит надеть обувь на себя. Так же легко усвоили дети различие слов «класть» и «положить»: к слову «класть» впереди нельзя ничего добавить, а от слова «положить» ничего нельзя отнять, как нельзя оторвать голову у куклы. С тех пор я не слышала от своих детей «ложить» и «обувать туфли». Лишь однажды четырёхлетний сын в разговоре со сверстником вдруг начал сыпать неграмотными словами. «Ты как говоришь?» - удивилась я. - «Прости, мама, я знаю, что это неправильно, но дети меня по-другому не понимают». Вот так. А разве нельзя ввести в программу дошкольного воспитания простые уроки грамотной речи? Легко и доступно объяснить детям, что «ложить» - это кукла без головы. Пока же, увы, доводится слышать, как воспитатель жалуется на родительском собрании: «Учите детей убирать за собой. Я им говорю: слаживайте одежду, а они её комком в шкафчики пхают».

Всем известна русская поговорка «По одёжке встречают…». А в доме, где мне случилось родиться, моих друзей встречали по словам. Если речь грамотная, всё в порядке. Если же проскакивают неправильные ударения - мне говорили, что мой новый друг экзамен не выдержал. Потому что неправильная речь свидетельствовала не только о плохом знании русского языка, но и о том, что человек ленится слушать радио, смотреть новости по телевизору, а значит, его кругозор тоже невелик. Ведь в то время диктор был образцом грамотности и все изменения в нормах русского языка замечались по речи диктора. Впрочем, тогда эти изменения чаще всего касались географических названий, например государство Перу однажды превратилось в Перу. Сегодняшнее телевидение детям нельзя смотреть вовсе! И не только потому, что все фильмы и развлекательные программы наполнены кровью и сексом, но и потому, что язык передач стал уже языком подворотни, и даже в речах политиков и текстах дикторов можно услышать всё... И это гораздо страшнее, чем нам кажется. Ведь вырождение языка ведёт к вырождению народа.