В этом году независимой литературной премии «Дебют», учреждённой фондом «Поколение» Андрея Скоча, исполнится ровно 10 лет.
Все эти годы лучшие, подающие надежды, молодые поэты и писатели получали весомую поддержку «Дебюта». Юбилейный «короткий список» получился как никогда разнообразным по литературным методам и острым по проблематике. В финал вошли самые талантливые из конкурсных работ. Среди претендентов на «Дебют» - наш земляк Эдуард Лукоянов.
Сейчас Эдуарду 20 лет и он студент Литературного института имени Горького.
Если судить по фотографии - ничего необычного в Лукоянове нет: типичный мальчишка, каких в Губкине на Лебединском ГОКе, на шахтах, на рудоремонтных заводах - пруд пруди. Его родители - технари, и брат пошёл по их стопам. Но Эдуард, получив в наследство от родителей любовь к литературе, совершил необычный, странный поступок. В десять лет написал свой первый рассказ. Поводом послужили не только долгие разговоры с отцом о писателях и стилях, о жанрах и сюжетах, но и, собственно, сам писатель. Андрей Платонов. Затем его воображением долго владели классики, мэтры - Толстой, Достоевский. Шли годы, литературные пристрастия менялись. Лукоянов стал поклонником поэтов Серебряного века. Их творчество он изучал пристально, затаив дыхание.
Проба пера уже не была пробой для Эдуарда. Он ещё не закончил школу, когда впервые были опубликованы его рассказы в уважаемых литературных журналах.
Он сам зачислил себя в авангардисты и предлагает некоторые его стихи читать разными глазами: правое четверостишие - правым глазом, а левое, естественно, - левым.
- Сейчас я совершенствую стиль. Мои педагоги называют его постмодернистским, мне же больше нравится другое определение - фотографический, - рассказывает Эдуард.
Литературный институт для Лукоянова - как раз то, что надо. Здесь он в своей среде - молодых и зрелых писателей, тех, кто живёт литературой. И живут удивительно легко: «Труден был лишь первый курс, когда изучались основы. Мне нелегко дались пьесы Эсхила и Софокла, - продолжает Эдуард, - зато сейчас учусь и пишу в собственное удовольствие».
«Дебют» для молодого писателя Эдуарда Лукоянова - первое признание. И возможность строить дальнейшие планы: «Буду поступать в аспирантуру»!
Надежда Себина

Май
Эдуард ЛУКОЯНОВ,
г.Губкин
- Дед Коля, - сказал Митя Климов, - а мне ботинки велики.
- Сильно велики?
- Сильно.
- Ты надень правый на левый, левый - на правый, - сказал дед Коля.
Митя сел на деревянное крыльцо дедова дома и стал переобуваться, пока дед раскуривал самодельную папиросу.
Лицо у деда Коли было всё морщинистое и коричневое, как тюль, закрывавший окна от света у Мити дома. Митя улыбнулся смуглой харе деда, и дед беззубо улыбнулся в ответ, глядя, как внук вставляет белые ноги в башмаки.
Светлело деревенское утро. Солнце вставало из-за редких берёз, куры во дворе гнали куда-то птенцов, которые разбегались жёлтыми пучками восвояси. Солнце лилось на жидкие облака, и тепло его высветляло воздух.
Митя справился с башмаками, и они впрямь оказались впору. Митя с дедом пошли.
Щёки мальчика всё ещё сводила зевота, в голове дурманило, да рассвет бодрил, и всё вокруг дышало живостью. Ноги в ботинках легко ступали по сухой грязи, и нос ловил запах крепкого табака.
Дед-то просыпался по колокольному крику петуха, который вот уж седьмой десяток лет звал его в день. Дед Коля кормил домашнюю тварь, обитавшую во дворе и тесном хлеве, потом будил внука и вёл его в колхоз.
Дорога до колхоза была довольно долгой, но весёлой. Всюду звучали насекомые, Митя черпал ботинками росу на подорожниках, бил палкой по траве, а солнце всё поднималось, меняя свой цвет.
- Дед, - сказал Митя, - а что солнце такое?
- Да кто ж его знает? - сказал дед. - Бог один знает.
- Есть хочу.
Позавтракали, когда подошли к колхозу, тогда и привалились на траве. Завтрак их был чёрный хлеб и яйца, ещё теплые, завёрнутые в тряпку. В другую тряпочку дед завернул крохотную открытую солонку с измаканной солью. Митя Климов широко надкусывал яйцо до желтка, макал его в желтоватую соль и доедал, запивая чаем, принесённым в почти дырявом термосе.
- Говорил тебе - надо было дома покушать, - сказал дед.
- Дома не хотелось, - ответил Митя, и вправду свежая трава так и заставляла есть.
Спинами они опирались на высокое белое изваяние, на котором краснели большие буквы: «Красная заря».
- Дед, а что такое «заря»?
- Когда солнце встаёт, тогда и заря, - сказал дед.
- Ясно. Заря, значит, это рассвет, - сказал Митя.
- Да, - сказал дед. - Рассвет и есть. Ну что ты, пойдём? Время уже.
Они продолжили ход по серой дороге. Подошли к деревянному дому, в который дед вошёл и отметил своё появление. Женщина, которая отмечала людей, напомнила Мите его нянечку в детском саду.
Дед пошёл в гараж заводить трактор. Митя немного посмотрел, как трещит машина, выбираясь из своего дома, потом дед поехал в поле.
В это время дня Митя Климов был в полной свободе: дед до обеда разъезжал на тракторе, иногда брал с собой Митю, но в кабине было душно и тесно, и мальчик любил гулять по полям, которые успел запомнить за две недели в деревне.
Митя подобрал палку и стал обивать сухоросты, которые всё ещё тянулись к свету, но уже ничего от него не брали: так одинокие дети вспоминают недавно умерших родителей.
Митя остановился, глубоко вдохнул нагревавшийся воздух. Вдалеке, на поле, как улитки ползали школьники, приехавшие на практику полоть. Митя Климов пошёл в их сторону, и улитки медленно превращались в мальчиков и девочек, одетых в блестящие спортивные костюмы.
Пока Митя шёл, они успели проползти около трети поля, встали и собрались на отдых на обочине. Они все были лет на шесть-семь старше Мити: высокие, одинаково худые и смеющиеся.
Митя Климов постоял в стороне, посмотрел на то, как они ели, потом бросались друг в друга комками земли. Двое отделились от остальных и пошли к молодой, ещё слабой и гибкой, берёзе. Они ухватились за ствол и стали трясти белое деревце.
- Вы зачем дерево ломаете? - сказал Митя.
- Ничего мы не ломаем, - ответил светлый мальчик. - Жуков трясём.
Жуки со стуком падали на землю. Когда стук прекратился, школьники стали их собирать.
Митя подобрал одного оглушённого жука, подержал его в руках; жук опомнился, завертелся в ладони и взлетел, но снова упал в траву.
- Смотри какой здоровый, - сказал светлый мальчик своему другу. - Дай спичку.
Друг низко захихикал, достал из кармана спичечный коробок, вытянул одну спичку и дал светлому мальчику.
Светлый мальчик как-то ловко надавил пальцами жуку на бока, отчего тонкие затворки на теле насекомого раскрылись. Мальчик вставил спичку в появившееся отверстие и надавил на серный кончик. Шея у жука вытянулась на несколько сантиметров. Мальчик опустил жука на землю. Жук медленно зашагал, из него выливалась густая влага, потом он остановился.
То же самое друзья проделали с братьями жука.
- Смотри, какие жирафы ходят, - сказал светлый Мите.
- Вижу, - ответил Митя. - А они летать будут?
- Будут, - сказал светлый. - Сейчас отдохнут немного и на солнце жить полетят.
Мальчиков окликнул учитель, он звал их обратно на поле.
Митя ещё немного посмотрел, как ползают длинношейные жуки, и побежал к деду.
Солнце начинало палить, разгорался необычно знойный день, ломавший очертания вдалеке. Митя стянул майку, подставив пеклу белую грудь.
Когда Митя вернулся к колхозным баракам, там уже сидели мужики и пили мутный самогон из стаканов и жестяных кружек - рабочий день быстро закончился.
Сидел там и дед, он пил холодный пенистый квас. Митя сел рядом с ним на завалинку.
- Здорово, мужичок, - сказал ему седой старик с пеной слюны, повисшей у рта.
- Здравствуйте, - ответил Митя, нажав на чуть шатавшийся зуб.
- Помощник? - сказал старик Митиному деду.
- Помощник, - кивнул дед.
- Пиво пить будешь? - сказал Мите старик, но тут же отвернулся и стал громко говорить мужику в тельняшке.
Дед потягивал квас, его светлые глаза смотрели на далёкий лес.
- Дед Коль, - сказал Митя, - а когда мама приедет?
- Сегодня позвонит, скажет.
- Ясно.
Прошёл прохладный ветер, Митя надел майку. Ветер приятно обдувал влажную кожу под мышками; ветер нёс с земли пыль и семена.
- Ох, май, да маюсь я чего-то, - сказал седой старик соседу. - Неси, Ванька, гармонь.
Мужик в тельняшке ушёл в барак и вернулся со стареньким желтоклавишным аккордеоном.
- Давай, сыграю-ка.
Старик накинул лямки на плечи, раздвинул меха, издавшие скрипучий пыльный звук, и запел:
Прощай, радость, жизнь моя!
Слышу, едешь от меня.
Знать, должна со мной расстаться,
Тебя мне больше не видать.
Темна ноченька,
Эх, да не спится!
- Колян, - сказал он деду, не допев. - Хай твой малой за пивком сгоняет, а то в глотке как в трубе горит. Я ему денег дам.
- Сбрендил или как? - сказал дед.
Помолчав, он сказал:
- Чёрт с тобой, сам схожу. Самому пивка хлебнуть охота. Велосипед давай, сгоняю.
Быстро проходит день в безмятежной деревне. Вот уж и солнце не так жарило, когда дед Коля с внуком ехали на велосипеде в магазин; светилась зелёным золотом молодая трава.
- Дед, а дед, - сказал Митя.
- Чего тебе?
- А давай вон с той горочки съедем.
- Ну, давай.
Дед свернул с пути, и они помчались с холма. Ветер быстроты задувал в уши. Мите Климову даже страшно стало от скорости, а дед смеялся радостью; внук, сидевший спереди на раме, обернулся и тоже засмеялся розовым ртом.
- Ну что? Хорошо прокатились? - сказал дед.
- Хорошо. Давай ещё!
- Подожди, - сказал дед, - дай передохнуть.
Митя Климов помолчал, обдумывая что-то, а потом сказал:
- Дед, а дед. А ты когда на солнце жить уедешь?
Остывало небо, было тихо, и слышен был хриплый голос гармони, лившийся издалека.