Любителям литературы представлять поэта и журналиста В.Н.Черкесова, думаем, не надо. Он - автор 18 книг (поэзии и прозы), член Союза писателей России, руководитель детских и молодёжных литературных студий, обозреватель областной молодёжной газеты «Смена», ответственный за выпуск газеты для детей и подростков «Большая переменка», лауреат литературно-театральной премии «Хрустальная роза Виктора Розова» (2008 г.), а с недавних пор ещё и собственный корреспондент «Литературной газеты» по Центральному федеральному округу.

В нынешнем году стихи и проза нашего земляка печатались в столичных журналах «Москва» и «Молодая гвардия», а также «Всерусский соборъ» (Санкт-Петербург), «Подъём» (Воронеж), «Дальний Восток» (Хабаровск), «Южная звезда» (Ставрополь), «Вертикаль. XXI век» (Нижний Новгород), «Рубеж» (Владивосток), «Литературной газете» и других изданиях. Из последних публикаций - подборки стихов в № 9 санкт-петербургского журнала «Нева» и в № 8 московского журнала «Дружба народов».

Сегодня мы предлагаем вам подборку стихов, опубликованных в центральных литературных журналах.

Ступеньки. Паперть. Дверь. Вхожу…
Что, грешный, Богу я скажу?
Ну, попрошу прощенья...
Да и сюда ли я прибрёл
С больной душой?..
- Как долго шёл!
Жду, почитай, с рожденья.

Картина двора
Первой
зреющий краснобоким яблоком
над серой громадой домов рассвет
встречает дворничиха.

Она выкатывает
погромыхивающие мусорные ящики
на край бетонной дорожки,
покрытой блёстками измороси.
Потом появляются
бездомные кошки и собаки,
запрыгивают наверх, мяуча и рыча.

Из-за угла выползает существо
неопределённого пола и возраста,
невесть во что одетое.
Собаки и кошки шарахаются в стороны,
уступая место у мусорки
более сильному,
более разумному,
более голодному.

Боцман. 50-е
Поднимавшийся в атаку
с отрядом пехоты на Балтике,
конвоировавший английские суда в Арктике,
повоевавший с японцами на Тихом океане
и списанный на берег из-за контузии
при тралении американских мин у Корейского полуострова
боцман Иван Павлович Чернавцев,
надравшись в заплёванном павильоне
Первомайского парка,
не обходил лужи.
Он брёл, пошатываясь, посредине дороги,
распевая: «Раскинулось море широко», -
и машины
осторожно его объезжали,
а завалившись в глубокую вымоину,
рвал на груди полосатый тельник, ревя:
«Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»!».
Когда мы, пацаны, волокли моряка домой,
тяжеленного, как матрас, набитый камнями,
он незлобливо матерился и обещал назавтра
накормить нас до отвала соевыми конфетами.

Старое пальто
Пальтишко, которое с пятнадцати лет
носил, потеряло и форму, и цвет -
не чёрным глядится, а серым,
и воротник залоснившийся сед,
оторвана вешалка, пуговиц нет.
А был я в нём щёголем первым!

Но выбросить жалко пальто потому,
что, как никому, благодарен ему
за верность - умело делиться
теплом, отдавая всё мне одному.
Готово со мной хоть в пургу, хоть в тюрьму,
и, может, ещё пригодится.
љ
В больнице, где меня принимали
по высшему классу.
Е.Рейн
В больнице
меня не принимают по высшему классу,
потому что, начав зарабатывать на хлеб с шестнадцати лет
и дожив почти до пенсионного возраста,
я не скопил денег даже на то,
чтобы без ущерба для семейного бюджета
одаривать шоколадками медсёстр,
втыкающих мне иголки в мягкое место.

Нет у меня ни званий, ни власти,
разве - стихи,
но они материальными ценностями не измеряются.
По этой причине
я лежу в переполненной палате на расшатанном топчане,
слушаю бесконечные рассказы таких же бедолаг, как я,
и, просыпаясь по пять раз за ночь
от чьего-нибудь храпа или стона,
тихо радуюсь,
что пока не накрыт с головой
влажноватой, пожелтевшей от времени,
пахнущей потом и хлоркой простынёю.

У камина
Владимиру Шемшученко
Жизнь проносится мимо.
Не промчалась бы смерть...
У чужого камина
Хорошо посидеть.
Искры вспыхнут и гаснут,
словно мысли мои...
Эх, наверно, напрасно
не сложил для семьи
я камин вот такой же!
Загрустив у огня,
сын, быть может, быть может,
вспоминал бы меня.
љ
На улице Кожевенной
в приземистом здании из красного кирпича,
построенном ещё до 1917 года,
я - тщедушный отрок -
был помощником пимокатчика -
так называли мастеров
по изготовлению валенок.
Но премудростями этой профессии
я не овладел:
разгорячённый паром,
которым обдавались вонючие заготовки,
я глотнул колодезной воды,
а потом три недели
провалялся в постели с опухшим горлом.
После чего мама сказала:
- Обойдёмся без твоих валенок!
Почему спустя полвека я вспомнил об этом?
Может быть, потому,
что в связи
с глобальным потеплением на планете
нынче мало кто носит валенки,
а я, если бы стал пимокатчиком,
валял бы их штабелями.
Впрочем,
почему бы и нет?!
Я же пишу стихи, которые никому не нужны.